[breathwind]

Изначально это было миниатюрой для театральной постановки. Потом переписалось в рассказ. Теперь вот еще раз переписалось.

Кто ходит в гости по ночам...

Ни ведьма, ни колдунья
Ко мне явилась в дом...
Ария

Кто ходит в гости по ночам...

Поэт сидел в своем любимом кресле у стола, рядом с окном, выходившим во двор, где, временами, бывало шумно, но все чаще тихо и пусто, как сейчас - холодным зимним вечером, почти ночью, когда все пришли с работы, и собачники успели выгулять своих питомцев, и молодые парочки, проводив друг друга до подъезда, уже пили чай с родителями на кухнях. Не хлопала дверь, не шуршали шаги, не дребезжали двигателями автомобили, только изредка где-то начинала лаять бездомная псина, да, охрипнув, быстро успокаивалась.

А поэт сидел, глядя на стол, освещенный теплым светом настольной лампы, и водил карандашом по исписанному тетрадному листу, в который раз перечеркивая уже написанное ранее...


Он был хорошим рифмоплетом. Об этом ему говорили друзья, на это едко намекали завистники, даже редактор журнала, где он периодически печатался, один раз, презрительно поджав губы, сказала ему: «Вы, конечно же, бездарность, и ваши стихи ужасны, но иногда и в них проскальзывает доля здравого смысла». А это была самая высокая похвала, которой когда-либо удостаивались от нее писатели и поэты - как правило, она лишь невежливо молчала, гладя на них сверху вниз, что при её полутораметровом росте выглядело пугающе.
Он часто бывал на поэтических вечерах в квартире Булгакова, и там тоже все признавали его безусловный талант, оригинальные рифмы и бесподобные образы. А по завершению мероприятий, как правило, он сидел в кафе, пил свой неизменный двойной эспрессо с коньяком и обсуждал со случайными спутниками, а еще чаще спутницами, творческие планы.
- Да, материал на новый сборник давно готов, но вот с издателями проблема!
- Конечно! В мире высокого искусства давно заправляют толстосумы. Они же ни черта не смыслят в поэзии!
- Но это еще пол беды. Вот их попытки нажиться на чужом таланте!..
- Да, да, да, брат. И это в первую очередь!
- Ну что? За несправедливость мира? – и он поднимал свой бокал.
- За несправедливость. И за наш с тобой талант.
Так проходили дни, пролетали недели, мелькали года…
Уже не молодой, но еще не старый, широко известный, правда в достаточно узких кругах, полный творческих идей… Но не все оказалось на столько гладким, насколько пророчили товарищи и враги, и вот уже несколько месяцев его Муза не посещала его. Он не написал ни одной стоящей вещи, только какие-то бездарные вирши ложились на бумагу и тут же оказывались в мусорном ведре, а то и серой горсткой в пепельнице. Поэт похудел, осунулся, перестал появляться на вечерах и в любимом кафе. Сославшись на болезнь, сидел в добровольном заточении в своей квартирке на четвертом этаже и по восемь, а то и десять-двенадцать часов в день писал, писал, писал. А потом уничтожал написанное, и снова хватался за блокнот карандаш.

…Последний раз перечитав родившиеся строки, поэт резким движением вырвал исчерканный лист, смял его и, поднявшись с кресла, вышвырнул в приоткрытую форточку. Легкий ветер подхватил комок бумаги и поволок его, безмолвно покорного и согласного со своей участью, по двору, к детской площадке, мимо скамеек, за угол соседнего дома…
- Вот так. – Сказал поэт сам себе. – Вот так. Все, все к чертям. Все ветру. Все огню. Все в пепел… Стоп-стоп-стоп-стоп…
И он снова уселся за стол и склонился над бумагой. Но и в этот раз его блестящая на первый взгляд идея оказалась ничем иным, как пустышкой. Ничего не стоящей и абсолютно бездарной. И еще один бумажный ком закружился по двору…
Литератор встал, прошелся по комнате, закурил.
- Что же со мной такое? – недоумевал он вслух. – Что же происходит? Почему Муза больше не приходит ко мне? Может, она больше не любит? Да она же меня просто предала… Бросила одного, как я бросил свои стихи на ветер… Хотя, какие это стихи. Это позор, а не стихи… - он поморщился, как от зубной боли, и медленно продолжил размышлять - А она-то, она. Хороша, ничего не скажешь! Как же так можно было со мной обойтись? А? И главное – за что? За что, я не могу понять. Что же я такого сделал?.. Чем ей не угодил? А, разве такой угодишь? И холодна, как небо над равниною, но горяча, как камень в летний зной… Стоп-стоп-стоп-стоп. – И поэт вновь помчался к заветному столу, но только лишь за тем, чтобы подарить еще один лист тихому ветерку за окном.
- Нет. Нет. Нет. Я так больше не могу, – вновь он метался по комнате
– Муза!!! – вдруг, воздав руки к потолку, закричал поэт, - Я же прекрасно знаю, что ты меня слышишь! Так знай, ты, сука, если ты сею же минуту не появишься, то я… я… Я пойду и напьюсь. С Шервиным пойду, слышишь. Я же знаю, как ты его терпеть не можешь! А вот назло тебе пойду с ним и напьюсь! И стану с ним обниматься, а может… может, даже поцелую его, слышишь?!! Или нет… Целовать не буду. И напиваться с ним не буду. Вот пойду сейчас и повешусь! Слышишь?!! Из-за тебя, между прочим, повешусь! И не станет меня. И некого тебе будет мучить! Вот так. Пойду и повешусь!
Но претворить свои угрозы в жизнь отчаявшемуся литератору так и не удалось, потому что вдруг в дверь его постучали. Да, именно постучали, потому что звонок он отключил еще неделю назад.
- Кого там еще, на ночь глядя? – рявкнул и без того разъяренный поэт, но ответом ему стала какая-то могильная тишина, показалось, что даже часы на полке как-то испуганно притихли и пропустили очередную секунду.
- Кто? – протянув гласную, повторил он на тон тише, но и теперь не последовало ответа. «Померещилось»- решил было рифмоплет, но стук вновь повторился.
Ничего не понимая, он все-таки подошел к входной двери и медленно приоткрыл её, так глазка в её, двери, конструкции предусмотрено не было.

На пороге стояла женщина в черном пальто, капюшон закрывал все её лицо, только кончик носа можно было различить в полумраке лестничной клетки, поэтому опознать нечаянную ночную гостью у поэта не было никакой возможности.
- Вы ко мне? – слегка раздраженно спросил он, в душе надеясь, что эта странная дама скажет, что ошиблась дверью и уйдет.
- К Вам, Станислав Олегович – голос незнакомки, тихий, с хрипотцой, развеял призрачную надежду.
- Ну тогда входите, не будем же мы на порогу разговаривать. – Станислав Сергеевич сделал шаг назад, пропуская гостью в прихожую.
- Не будем, - согласилась та, входя, - да и не разговаривать я к Вам пришла, а немного по другому делу.
- Чем обязан?
- Видите ли, - голос дамы стал еще тише, - да даже не знаю с чего начать… Вы – известный человек, талантливый, я бы даже сказала, почти гений, - последние слова она произнесла почти шепотом. Легким движением вскинула руку, надвигая капюшон еще больше, так что и носа теперь не возможно было разглядеть. Поэт поймал себя на том, что впивается взглядом в её бледную, почти белую кисть с тонкими пальцами, унизанными массивными и какими-то нелепыми кольцами, крайне неуместными на её изящных перстах. Он медленно, как будто во сне, протянул свою ладонь и коснулся этих пальцев буквально за мгновение до того, как они вновь готовы были скрыться в складках рукава. Гостья вздрогнула.
- Стоп-стоп-стоп-стоп – тоже шепотом пробормотал литератор и, даже забыв предложить даме снять пальто и обувь, потянул ее за собой в комнату, где усадил на диван, а сам бросился к столу. Дама, как ни странно, не выявившая никакого протеста или хотя бы возмущения таким, мягко говоря, негостеприимным его поведением, смирно сидела, даже, казалось, почти не дышала, боясь потревожить творческого человека в порыве вдохновения.
А поэт с остервенением водил карандашом по очередному листочку, что-то перечеркивал, морщился, тут же начинал смеяться, снова водил карандашом, выписывая замысловатые загогулины. Спустя некоторое время, он поднялся из-за стола и небрежным жестом вытер несколько капель пота, выступивших на лбу. Прошелся по комнате, держа листочек в руках и декламируя на распев то, что получилось.
- Хорошие стихи. Так Вы поэт?
Он вздрогнул, как будто бы уже и забыл о нечаяной гостье, сидевшей на диване.
- Да, поэт. – он запнулся, потому как вопрос гостьи показался ему более, чем странным. – А Вы разве этого не знали?.. Постойте-ка, Вы же говорили, что знаете меня, что…
- Я не говорила этого.
- Как же? Вы же сказали, что я талантливый поэт и все такое прочее.
- Ох уж эти людишки! Вечно они слышат только то, что хотят слышать, а не то, что им говорят. – фыркнула дама, вставая с дивана и подходя к литератору. – Я сказала, что Вы талантливый человек. А уж чем Вы там занимаетесь – литературой, наукой, живописью или автомобилестроением, меня, если честно, вообще не волнует.
Хозяин дома опешил от этих слов.
- А вы кто, собственно говоря, такая? И по какому вопросу пришли?
- Имя мое Вам вряд ли что-нибудь скажет. Здесь и теперь меня принято называть по-другому. И представляете вы меня совершенно не так. А вот цель моего визита… Когда я переступала порог этого дома, она была одной, но теперь… Станислав Сергеевич, дайте мне почитать Ваши стихи, – последняя фраза была сказана тоном, не терпящим возражений, от чего поэт удивился еще больше.
- Может быть, сначала вы снимите уличную одежду и мы выпьем чаю, - ощущая растерянность и непонимание происходящего, поэт решил, что лучше будет вести себя непринужденно и обыденно – вдруг это выбьет гостью из колеи и она прекратит разыгрывать перед ним какой-то глупый фарс. В том, что его решили разыграть, он уже не сомневался и даже предполагал, кто был вдохновителем. – Или, может быть, что-нибудь покрепче. У меня есть очень хороший коньяк. Французский. Соглашайтесь – не каждой моей гостье я предлагаю такой коньяк.
Женщина, казалось, действительно слегка растерялась от такого предложения.
- Конечно, можно и коньяка, но… Позвольте мне остаться в пальто.
«Значит, я её знаю, раз она боится показать мне свое лицо… Надо бы постараться вспомнить этот голос… Где-то я его, определенно, слышал.»
- Ну что же. Желание женщины – закон. Одну секунду, сейчас все будет. – И поэт отправился на кухню.

Спустя несколько минут он вернулся с подносом, на котором стояли початая бутылка коньяка, два бокала и тарелка с нарезанными фруктами.
- Прошу, мадам, - он галантно протянул даме бокал, меньше чем наполовину наполненный ароматной темно-коричневой жидкостью.
- Благодарю. Но так может быть, Вы все же дадите мне Ваши стихи. А еще лучше, прочтите мне их сами.
- Для начала, мы выпьем за встречу и за знакомство, – литератор поднял свой бокал.
Они выпили.
- Значит, стихи говорите. А что это они Вас так заинтересовали?
- Меня пока что заинтересовал только один. Тот, который Вы читали. И я хочу сравнить его с другими.
- Что ж. Извольте, - он подошел к столу, взял блокнот и начал читать.

Часы показывали пятый час утра, когда поэт, окончательно охрипнув и изрядно захмелев, наконец, замолчал. Гостья его за это время не проронила ни слова, а только внимательно слушала, изредка кивая в такт словам. Теперь она выпрямилась, Чуть приподняла голову.
- Что же. Время.
- Время, - согласился литератор, - Уже давно время прекратить эту дурацкую шутку!
И, быстро подойдя к сидящей женщине, резко сорвал с её головы капюшон.
Бледная кожа, высокий лоб, изящно изогнутые брови, тонкий нос, ярко-алые губы, темные длинные волосы, упавшие на узкие плечи... И карие глаза. Прекрасные, но совершенно пустые. Ничего не отражающий пустой взгляд, сфокусированный на одной точке, как будто слепая сидела перед ним. Она была очень красива, но что-то было в ней пугающее, манящее и отталкивающее одновременно. И вдруг поэт заметил, что в чертах этой незнакомки начал проступать облик его Музы. В изгибе губ, в бледности щек, в разрезе глаз... Незримо, но ощутимо, не очевидно, но ошибиться было невозможно.
- Ты?
- Нет. Она умерла два месяца назад, - произнося эти слова, женщина не набрала в грудь воздуха и даже не разомкнула губ.
- Как? Как умерла? Музы бессмертны!
- Все смертны в этих мирах. Бессмертна только я. Ибо я и есть Та, Которую Вы Называете Смертью. А сегодня пришёл твой черед.
Поэт молчал, глядя в невидящие глаза.
- Но... Твои стихи... Твои слова... Я не могу понять, что они сотворили со мной, но я не хочу, чтобы ты уходил Туда, - она взяла поэта за руку (только сейчас он почувствовал, что ее пальцы холоднее льда) и притянула к себе.
- Я ничего не понимаю, - пробормотал поэт, - Что за розыгрыш?
- Это не розыгрыш. И тебе не надо ничего понимать. Теперь ты навеки останешься со мной, тебя не будет ни среди живых, ни среди мертвых. Ты будешь только моим, а я буду твоей Музой. Вечной и бессмертной. Это в моей власти. Да будет так! - и она коснулась своими алыми губами его губ.